Встреча с некоторыми людьми оставляет неизгладимый след в душе. Тамара Гвердцители из их числа. Встреча с ней одинаково волнительна, независимо от того, слушаешь ли с упоением ее на сцене или беседуешь с ней, открывая неожиданные грани личности певицы. Это действительно была очень приятная беседа.

AQ-досье

Тамара Гвердцители – певица, композитор.

Народная артистка Грузии (1991) и Российской Федерации (2004).

Учиться игре на фортепьяно начала в семь лет, поступив в музыкальную школу. Через два года выдержала конкурс в детский вокально-инструментальный ансамбль «Мзиури» при Дворце пионеров, скоро получивший всесоюзную и мировую известность. В одиннадцать лет в музыкальном спектакле «Наш друг Буратино» исполнила роль грустного Пьеро.
В 1979 году поступила в Тбилисскую консерваторию по классу фортепьяно. На третьем курсе стала солисткой эстрадно-симфонического оркестра Гостелерадио Грузии. Известность ей принесли вторая премия на Всесоюзном конкурсе молодых исполнителей в Днепропетровске и Гран-при на Международном конкурсе политической песни «Красная гвоздика» в Сочи (1981).
Из крупных событий творческой жизни надо отметить концерт с Мишелем Леграном и Жаном Дрежаком (1991), сольный концерт в «Олимпии» (1994), выступление с ансамблем А. Козлова в «Карнеги-холл» (1995), концерт «Мишель Легран представляет Тамару Гвердцители» (1996).

Тамара, как-то Вы сказали, что сложность профессии артиста заключается в том, что она требует ежедневного «оголения» души. Каково жить с распахнутой душой?

Артисты, талантливые, настоящие, обладают детской, «оголенной» душой. На таком напряженном нерве и проходит вся их жизнь. Это немногим дано, потому что, во-первых, душа должна быть красивой, а во-вторых, обнажить душу могут далеко не все. Поэтому в отсутствии души некоторые пытаются надеть маску, и этих масок – тысячи.

В одной из Ваших песен есть такие слова: «Жизнь – театр… и люди в нем актеры». Насколько допустимо быть актером в жизни?

Я думаю, что играть в жизни тоже сложно. В жизни не так уж много хороших актеров. Да и это опасно – быть всю жизнь фальшивым артистом. Всевышний на стороне искренних, честных, добропорядочных людей. Как бы жизнь жестоко ни била, все равно каждый день убеждаешься, что Бог на стороне влюбленных и тех людей, которые стараются делать добро, не причинять зла и боли другим. Человек вообще любит, чтобы его окружали искренние люди.

Сейчас все чаще говорят о том, что юнцам, слишком рано вышедшим на сцену, известность может навредить. Вы стали знаменитой, будучи ребенком, тогда это было вообще редкостью. Все-таки портит сцена молодых или нет?

В моем случае этого не произошло. Может, потому, что я из академической музыкальной среды, и это сдерживало меня. Но сегодня, когда благодаря деньгам люди попадают на сцену, не готовые ни к популярности, ни к славе, их однодневная популярность портит. Мы, музыканты, понимаем, что сцена – это каждодневный труд, нужно «грызть» гранит искусства, ежедневно творить, думать. Артисты – это self made persons, то есть люди, которые сами себя делают, следуя своему вкусу и своим принципам. А сейчас все больше «делают певцов», вот у них нет ни вкуса, ни принципов. Конечно, это раздражает. Я не воспринимаю таких людей всерьез.

А Вы чувствовали себя избалованным ребенком советской сцены?

Нет, не чувствовала. Может, потому, что, когда в 18 лет победила на фестивале, я училась в консерватории, поэтому ни я, ни мама не придали этому большого значения. Никто не собирался делать из меня звезду. Не думала я тогда и о том, что когда-нибудь буду петь на сцене «Олимпии» или «Карнеги-холла», никто не преследовал такой цели. Может, потому я и добилась многого, потому что у меня в глазах не было «страстного хотения», дескать, сейчас я выйду и всем вам покажу! Я вышла, сыграла, спела, выплеснула все, что можно было выплеснуть в том возрасте. Так получилось, что артистку из меня сделала публика, – я ведь собиралась стать пианисткой. И, может быть, стала бы выдающейся – задатки были. Но вокал увлек. Все происходит по воле судьбы, это не мы решаем.

Мама была строга с Вами?

Еще бы! Она меня за руку водила и от всего оберегала. Мама понимала, что мир жестокий, поэтому она бросила работу, оставила брата на близких людей и ездила со мной на гастроли. Она была строже любого продюсера. До замужества просто не отпускала от себя – сказывалось строгое грузинское воспитание.

Вы стали знамениты после победы на фестивале. Сейчас мы беседуем тоже после фестиваля «Песни мира». Как Вы думаете, фестивали не потеряли своей актуальности?

Сейчас в шоу-бизнесе странные законы, но такие люди, как Костя Москович, организаторы «Славянского базара» и некоторых российских фестивалей, борются за то, чтобы конкурсная основа фестивалей оставалась их главной составляющей. Нельзя все покупать и потом навязывать это людям. Когда навязывают кока-колу, я еще понимаю: я могу ее выпить или не выпить, но, когда навязывают какого-нибудь бездаря, я, как и другие люди, возмущаюсь. Такие Дон Кихоты, как Константин Москович в Молдове, и некоторые другие люди в России, Белоруссии, Украине являются альтернативой поклонению «золотым идолам». То, что творится в нашем жанре, не встречается больше нигде – ни на драматической сцене, ни в живописи. Понятно, есть люди, которые продают живопись, но все-таки это происходит не так бессовестно, бездарно, безвкусно, как в шоу-бизнесе. Я надеюсь, что благодаря таким людям, как Константин, у талантливых молодых людей появится шанс прорваться на сцену, показать себя.

Ваша сценическая карьера началась с роли Пьеро в спектакле Рыбникова «Наш друг Буратино». Эта недетская по своему драматизму роль наложила свою печать на Ваше дальнейшее творчество? Вы ведь поете не просто песни, они всегда со смыслом, с хорошим текстом.

О, Мальвин столько, что я с 10 лет решила, что лучше быть интеллигентным Пьеро. Когда все дети хотели быть Буратино или Мальвиной, я хотела быть Пьеро. Конечно, это наложило свой отпечаток. Хотя с девяти лет у меня был драматический голос, который, к счастью, педагоги не испортили. Низкий им поклон за это! А драматичность на сцене – это амплуа, и менять его неблагодарное и, в принципе, ненужное дело.

Критики говорят, что Вы соединили в своем творчестве грузинскую песенность с русской романсовостью и французским шансоном. Вы сами нашли этот стиль, или кто-то подсказал?

Никто не подсказывал. Как музыкант я интуитивно стремлюсь к какому-то сплаву. Великое искусство основано на национальных традициях. Корни имеют особое значение, а то, что человек перенимает для себя, зависит от его интеллекта, эмоций и души. Я решила все это объединить, правда, не знаю, когда и каким образом это произошло. Изначально все для меня решалось за роялем, я впитывала музыку в себя. Сначала это была грузинская и русская музыка, затем французская, которая мне очень близка. Оказалось, что соединение шансона и того, что во мне заложено на генетическом уровне, создает неплохой имидж и хорошо воспринимается публикой.

Ваш триумф в «Олимпии»… Каково это – заставить взорваться аплодисментами один из величайших концертных залов мира, исполнив перед французами песни из репертуара великой Эдит Пиаф?

Этот концерт происходил на фоне трагичных событий – гражданской войны в Грузии. Ужасное время! Выходя на сцену, я думала: «Получится – так получится, а нет – что ж, один безымянный солдат не играет большой роли». На фоне того, что сначала меня с приключениями переправляли из Тбилиси в Москву, затем в Париж, а семья осталась в Тбилиси, где шла война, успех был важен, но все же второстепенен. Когда я вернулась в Москву, и оказалось, что в Тбилиси я уже не смогу попасть, так как туда уже не идут поезда и не летят самолеты, овации в «Олимпии» отошли на второй план. Я поняла, что для того, чтобы человек не захлебнулся в своей гордыне, Бог посылает ему за минутой славы испытания. За все нужно платить. Поэтому успех в «Олимпии» я даже не успела полностью осознать, на тот момент для меня была важнее безопасность семьи. Я вывезла маму и сына Сандро в Москву, а мужчины остались на войне. Вот так и получается: в жизни одно событие девальвирует другое. Потому я и говорю, что жизнь – это война и мир, а не идиллия, где только мужчины, любовь и солнце.

А какая она, грузинка Тамара Гвердцители?

О, только мама меня и сдерживает! Во мне есть некая взрывоопасность, но Москва оказала на меня свое влияние: она кого угодно заставит быть в системе. Нужна колоссальная энергия для того, чтобы противостоять системе. Я думаю, что человек остается тем, кем он родился, и ничто не в силах его переделать. И если переделает – плохо тому человеку. Вот я, например, москвичкой уже никогда не стану: у меня нет славянских корней. Понимаете, Москва – это один разряд, Кавказ – другой. Может, я ближе к Молдове, Одессе: ведь моя мама – одесситка. Вот иногда и случается, что на фоне грузинской степенности начинают кипеть одесские страсти, но на грузинском языке.

Я как раз об этом хотела спросить. Когда Вас что-то выводит из себя, на каком языке Вы изливаете душу?

Конечно, на грузинском! Гнев я умею выражать, и даже если скажу тихо и человек не поймет значения слов, они все равно такие терпкие, что он сразу догадывается, что к чему.

Как грузинка, знающая толк в вине, Вы согласны с тем, что женщина, как и вино, со временем становится лучше?

Женщина должна стремиться к этому. Помните, у Марины Цветаевой: «Моим стихам, как драгоценным винам, настанет свой черед…» Это истина, я думаю, что женщина, как и хорошее вино, со временем становится все драгоценнее.

Тамара, у Вас в жизни был свой Пиросмани?

Ну, буквально Пиросмани не было, но была старинная серенада, спетая под 12 гитар, под балконом в Кутаиси. Я с родственниками была в гостинице после концерта и вдруг услышала потрясающее пение. Пел мужчина, который преклонялся передо мной. В Грузии, вы понимаете, у замужней дамы, пусть даже известной певицы, не может быть поклонника, перед ней могут только преклоняться. Я выглянула в окно и замерла: на улице двадцатый век, а тут 12 мужчин поют мне старинную грузинскую песню. Я так жалела, что это божественная красота закончится через несколько мгновений! Но я сохранила это воспоминание в своем сердце, оно до сих пор радует меня. Я бы пожелала каждой женщине испытать такое.

А правду говорят, что «у двух грузин песня на семь голосов»?

На девяносто процентов правда.

А о чем поют грузины?

Как и все, чаще всего о любви, счастливой или грустной. Или о том, как молодой человек хочет, чтобы красоте его избранницы радовалась в том числе и его мама. Все песни о любви, только звучат они на разных языках.